Владислав Бугера. Заключение к одному из вариантов книги "Сущность человека"

(Ссылки даны по библиографии основного варианта "Сущности человека", электронную версию к-рого см. в журнале "Еретик")

В ходе нашего исследования мы с вами, уважаемые читатели, имели массу случаев убедиться в том, что отношения собственности и управления действительно являются необходимыми формами человеческой деятельности -

во-первых, в силу того, что они лежат в основе всех общественных отношений (то есть отношений, складывающихся между людьми в процессе всякой практической = сознательной = собственно человеческой = общественной деятельности), и, следовательно, необходимым образом структурируют (т. е. формируют) всякую собственно человеческую деятельность;

во-вторых, в силу того, что они необходимым образом формируют потребности, интересы, влечения, стремления и установки людей, мотивы и цели их деятельности.

Как можно убедиться, читая изложение результатов нашего исследования, отношения собственности и управления с необходимостью формируют человеческую деятельность благодаря тому, что они суть отношения собственности на производительные силы и управления производством, распределением, обменом и потреблением.

То, что всякие отношения собственности и управления есть по сути своей отношения собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью, приходится подчеркивать, поскольку наши читатели - это люди, сформированные обществом отчуждения. Такое общество, противопоставляя эксплуатируемым производителям эксплуататоров-потребителей, наслаждению - производственный труд как проклятие, а творческому труду - нетворческий (опять-таки как проклятие), затуманивает, делает неочевидным для своих членов тот факт, что всякая собственно человеческая деятельность есть по сути своей производство материальных благ[1] (даже когда эта деятельность с первого взгляда кажется исключительно потреблением либо производством исключительно духовных ценностей: потребляя, человек творит человека; творя духовные ценности, он тоже творит человека, а также книги, картины, скульптуры и т. д. и т. п. - одним словом, материальные воплощения духовных ценностей, помимо которых последние просто не существовали бы вообще), а сам человек есть по сути своей основная производительная сила. И поскольку производительные силы и производственные отношения[2] являются сущностью друг друга (как и полагается обращающимся друг другом, внутренне единым диалектическим противоположностям), то мы опять-таки приходим к тому выводу, что сущность человека, человеческая природа - это совокупность отношений собственности на производительные силы и управления производством, распределением, обменом и потреблением.

В связи со всем вышесказанным нельзя не согласиться со следующим утверждением К. Х. Момджяна:

"…детерминационная связь между экономикой и формами общественного сознания, как известно, существует и в тех случаях, когда объектом непосредственной рефлексии со стороны последних выступает не экономика, но внеэкономические явления социальной жизни. Марксизм доказал, что даже тогда, когда речь идет, к примеру, о философских абстракциях, никак не связанных в своем фактическом содержании с экономикой, необходимо видеть, что характер философского сознания в конечном счете обусловливается способом производства материальных благ. Такая обусловленность носит опосредованный характер и объясняется тем, что любые явления и процессы жизнедеятельности людей, получающие свое отражение в общественном сознании, сами в конечном счете детерминированы экономикой" {438, с. 90}.

Согласившись, уточним: детерминированы не просто экономикой, но отношениями собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью - которые, в свою очередь, детерминированы развитием производительных сил.

А теперь давайте сравним общество с живым многоклеточным организмом. Простейшим элементом живого организма, все еще сохраняющим свойства живой материи (если этот элемент делить дальше, то его элементы, взятые сами по себе - вне глубокой внутренней связи с другими элементами, делающей всех их единым целым, - уже не принадлежат к живой природе), является клетка; клетка - это субстанция[3] живого организма. Что же является субстанцией организма под названием "общество"?

Общество состоит из производительных сил, основные из которых - человеческие индивиды - находятся друг с другом в отношениях собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью; именно человеческие индивиды, превращаемые отношениями собственности и управления в единое целое, являются и "несущей конструкцией", и движущей силой развития системы под названием "общество". Если продолжать аналогию с многоклеточным организмом, то в первом приближении получится, что человеческие индивиды - это клеточки, прочие производительные силы - всякие отростки этих клеток, а производственные отношения - это отношения между клетками… Верно ли будет сделать отсюда вывод, что клеточкой общества является человеческий индивид?

Как это ни удивительно - нет, неверно. Дело в том, что всякая аналогия ограниченна; аналогия между обществом, с одной стороны, и многоклеточным растением или животным - с другой, тоже весьма ограниченна. Если отделить клетку от живого организма и поместить ее в питательную среду - она останется сама собой вне связи с остальным организмом, и те молодые клетки, на которые она разделится и которые можно будет совершенно обособить от нее без всякого вреда для них, окажутся именно клетками того же вида; напротив, изыми человеческого индивида из общества - и, как показывает ряд известных случаев, даже если он взрослый, то все равно очень много шансов на то, что со временем он перестанет быть человеком, а если это ребенок младше 4-5 лет, то 100% шансов на то, что человеком он не станет. В отличие от подавляющего большинства клеток любого многоклеточного организма, определяющих сами себя в своих основных характеристиках помимо связи со всем организмом (конечно, не на 100%, но все же в очень большой мере помимо этой связи), человеческие индивиды как таковые целиком и полностью определяются отношениями собственности и управления: детеныш Homo sapiens, формирующийся вне и помимо этих отношений, - не более, чем животное, в то время как, скажем, клетка кожи или стенки какой-нибудь кишки, возникшая путем деления такой же клетки вне организма животного (в питательном растворе) и обособленная от всех других клеток, будет точно такой же клеткой, как и та, что возникла внутри организма животного и существует там… Сущность клетки заложена в ее генах, а сущность человека в генах не заложена - вот в чем разница между человеческим индивидом и живой клеткой, вот где кончается аналогия между обществом и живым организмом. Человеческий индивид как таковой, как производительная сила, как разумное и разумно чувствующее существо есть, в сущности, отпечаток отношений собственности и управления в материальном теле животного, образовавших психику этого тела - и не может быть определен иначе, как через отношения собственности и управления[4]; поэтому нам никуда не деться от вывода, что отношения собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью являются не только отношениями между клеточками общества, но и самими этими клеточками[5]… Если мы скажем, что общество - это система человеческих индивидов, то это утверждение окажется весьма поверхностным, направит нас ложными путями (а именно, заставит искать ключ к загадкам человеческого существования внутри отдельно взятого индивида) и приведет к ложным выводам (например, заставит нас указать на гены человека как на первоисточник человеческого характера и человеческих трагедий - или, если мы так и не найдем такого первоисточника внутри самого индивида, не согласимся списать все на гены и отчаемся в поисках, то заставит нас "найти" этот первоисточник в действиях мистических сил). Истина заключается в том, что общество - это система отношений собственности и управления, воплощенных в телах и психике человеческих индивидов и связанных друг с другом всем тем многообразием общественных отношений, в основе которых они лежат (лежат и непосредственно, и будучи воплощены в человеческих индивидах).

Итак, мы пришли к выводу, что отношения управления, взятые в единстве с лежащими в их основе отношениями собственности - это и есть элементарные клеточки организма под названием "общество", его субстанция. Следовательно, именно с отношений собственности и управления надо начинать процесс "восхождения от абстрактного к конкретному" в изучении всякого общества; собственно говоря, это самое мы и проделали в нашем исследовании[6]. Маркс в своем "Капитале" исследовал экономику капиталистического общества, восходя к ее многообразной конкретности от простейшей, абстрактнейшей клеточки под названием "товар". Правильно сделал - потому что "товар" и есть такое отношение, в котором в потенциальном, неразвернутом виде заложена комбинация отношений управления и собственности (авторитарных управления и собственности и индивидуальных управления и собственности, превращающихся в авторитарные - подробнее см. во второй и третьей главах нашего исследования), специфичная для капиталистической общественно-экономической формации и лежащая в ее основе. Но если мы хотим проанализировать не только капитализм, но и всякий другой этап общественного развития (причем глубже, чем Маркс проанализировал капитализм), если хотим создать не только теорию капитализма, но всеобщую теорию человеческого общества - то должны разложить товарное отношение, отношение между сеньором и крепостным и прочие клеточки прочих этапов развития общества, чтобы выделить те универсальные клеточки, из которых состоит всякое общество на всяком этапе своего развития. Вот мы и выделили эти клеточки, эту субстанцию общества в первой главе нашего исследования. Мы обнаружили три вида таких клеточек - отношения индивидуального, авторитарного и коллективного управления (различные комбинации которых создают все многообразие любых обществ, общностей, социальных организмов, больших и малых групп людей - так же, как различные комбинации атомов создают все многообразие любых химических веществ и смесей веществ) - и показали, что в каждой из них заложен свой "генетический код": отношения собственности соответствующего вида (индивидуальной, авторитарной и коллективной).

Как же нам отнестись, в свете всего сказанного выше, к следующему утверждению К. Х. Момджяна:

"Определяя свою позицию, сразу укажем, что субстанциональным определением изучаемого им (историческим материализмом. - В. Б.) объекта мы считаем категорию социальной деятельности, которая и подлежит логической конкретизации в процессе последовательного изложения нашей науки. Первым шагом на этом пути является установление исходной абстракции восхождения, фиксирующей "элементарную клеточку" изучаемой историческим материализмом реальности, каковой ("клеточкой") мы считаем простейший акт социального действия. Подобно тому как клетка живого организма является минимальным структурным образованием, обладающим в то же время субстанциональными свойствами живой материи, отличающими ее от материи неживой, элементарный акт действия содержит в себе исходное субстанциональное отношение социальной формы движения - отношение субъекта и объекта. В нем одновременно воплощается первичная атрибутивная характеристика социального (отличающая его от "досубъектных" форм организации) и его первичная структурная характеристика, указывающая на различие субъектной и объектной сторон социальной деятельности. Поэтому, отталкиваясь от такой клеточки, мы совмещаем в едином процессе восхождения от абстрактного к конкретному последовательный анализ "интровертных" и "экстравертных" определений социальной субстанции" {437, с. 56-57}.

Если продолжить нашу аналогию между обществом и многоклеточным организмом, то социальное действие будет соответствовать процессам, совершающимся во взаимодействии клеток в организме и внутри самих клеток. Такие процессы обобщенно отображены в понятиях "биологический процесс", "биологическая форма движения" - так же, как социальные (= практические = сознательные = собственно человеческие) действия обобщенно отображены в понятиях "общественный процесс", "социальная деятельность", "социальная форма движения". Так вот, если брать "биологическую форму движения" отдельно от конкретных живых организмов, как особый объект (здесь мы оставляем в стороне вопрос о том, правомерно ли вообще такое абстрагирование и имеет ли хоть какой-то смысл им заниматься), то субстанцией именно этого объекта - но никак не живого организма![7]- мы можем назвать простейшие, элементарные процессы, идущие в организме; точно так же мы можем назвать субстанцией самой по себе "социальной деятельности", "социальной формы движения" - но никак не объекта под названием "общество"! - выделяемый Момджяном "простейший акт социального действия".
 

Таким образом, нам приходится констатировать, что процитированное выше утверждение К. Х. Момджяна не имеет никакого отношения к поставленному нами вопросу о том, что есть субстанция общества: это утверждение относится к другому вопросу - что есть субстанция социальной формы движения, - который выходит за рамки нашего исследования. Можно, конечно, завести разговор и о том, что именно является объектом, изучаемым историческим материализмом; но чем бы ни завершился этот разговор (кстати, тоже выходящий за рамки нашего исследования - потому мы и не будем его заводить), он не сможет оказать никакого влияния на тот сделанный нами вывод, что субстанцией общества являются именно три типа элементарных отношений управления и собственности[8], а не какой-то там процесс или акт действия… Кстати, насчет актов действия: как мы уже отметили в первой главе, именно отношения управления лежат в основе актов социального действия - и уже по одному этому простейшее отношение управления любого из трех основных видов более субстанционально, чем простейший акт социального действия.

* * *

Лишним подтверждением того, что отношения собственности и управления необходимым образом формируют интересы, стремления и установки людей - а значит, являются-таки необходимыми формами человеческой деятельности - оказались… критические замечания, высказанные автору этих строк самыми разными людьми в ходе обсуждения его монографий, его докладов по темам, затронутым в данном диссертационном исследовании, а также чернового варианта самого этого исследования. То, как именно критиковали меня мои оппоненты, с очевидностью демонстрировало, что их познавательная деятельность необходимым образом детерминируется отношениями авторитарных и индивидуальных собственности и управления, обусловливающими познавательные интересы и установки этих людей.

Разумеется, не все критические замечания, которые мне довелось услышать или прочесть в свой адрес, могут быть необходимым образом выведены из тех комбинаций отношений авторитарных и индивидуальных собственности и управления, которые сформировали мышление авторов этих замечаний. Например, один из моих критиков не согласился с тем, что термин "субстрат" является почти полным синонимом слова "субстанция" - и заявил, что ему кажется более верным то определение понятия "субстанция", которое дал Спиноза. Я могу ответить ему тем, что найду в начале спинозовой "Этики" пресловутое определение - и буду доказывать, что именно в том значении, которое Спиноза придал слову "субстанция", оно как раз и оказывается почти полным синонимом "субстрата". Начнется спор о словах, причины которого будут заключаться лишь в том, что мой оппонент и я привыкли смотреть на "то, что существует само в себе и представляется само через себя, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться" {619, c. 47}, с разных сторон. Это различие может объясняться самыми разными, очень случайными причинами - например, тем, под какое настроение попадали мне и моему оппоненту те философские книги, которые мы читали в своей жизни. С другой стороны, это различие никак не связано с различием наших жизненных позиций, наших основных интересов и установок. Таким образом, оно носит очень случайный характер - и такой же случайный характер носит наш спор по поводу значения слова "субстанция". Его незачем привлекать к рассмотрению вопроса, касающегося именно основных смысложизненных установок человека - вопроса о том, являются ли отношения собственности и управления необходимыми формами познавательной (как и всякой другой целенаправленной человеческой) деятельности.

Однако гораздо чаще мне приходилось слышать именно такие критические замечания, которые очень ясно и однозначно раскрывали социальную обусловленность мышления авторов этих замечаний. Так, на мою критику в адрес кибернетиков я однажды получил ответ, суть которого сводится к следующему: типичный для кибернетиков взгляд на управление как на воздействие субъекта на систему вполне достаточен - и нечего тут дальше думать, нет смысла пытаться углубляться дальше.

Действительно, кибернетикам (и кибернетически мыслящим философам) свойственно сводить процесс управления к воздействию одного объекта (квалифицируемого как субъект управления) на другой - на управляемую систему. Такая редукция, во всех своих вариантах, очень помогает отождествлять (обычно более-менее неосознанно) управление с одной лишь его разновидностью - с авторитарным управлением. Тот, кто склонен ограничиваться трактовкой управления как воздействия субъекта на объект, склонен также ограничиваться трактовкой общественных отношений управления как по преимуществу, главным образом, в основе своей отношений между начальниками и подчиненными. Таким людям, чья психика адаптирована к отношениям авторитарной собственности и авторитарного управления - и которые заинтересованы в их сохранении (а зачастую и в укреплении), свойственно просто не замечать такой особый вид отношений управления, при котором отдельные члены группы постоянно, на равных управляют друг другом, так что и не поймешь, кто из них относится к субъектам управления, а кто принадлежит к управляемой системе. Отношения коллективного управления, при преобладании которых в группе вся она становится единым сознательным субъектом управления - и вместе с тем своим же собственным объектом управления, с огромным трудом укладываются в голову человека, привыкшего мыслить в рамках освященной кибернетиками авторитарной парадигмы[9]. Зато эти отношения легко могут быть поняты теми, кто понимает управление как волевой переход от плана действия к самому действию: при таком более общем подходе сознание оказывается открытым для постижения очень разных вариантов того, от чьего именно плана, к чьему именно действию и как именно осуществляется этот самый переход…

Более-менее неосознанной установкой на оправдание и освящение отношений авторитарной собственности и авторитарного управления - а также отношений индивидуальной собственности и индивидуального управления - хорошо объясняется и тот упрек, который не раз доводилось слышать в свой адрес автору этих строк: упрек в том, что в моей концепции отсутствует разделение (некогда общепринятое в советской политэкономии) производственных отношений на социально-экономические и организационно-экономические.

Вкратце[10] суть этого разделения можно очень хорошо разъяснить, воспользовавшись в качестве иллюстрации следующим примером. Как мы знаем, в Советском Союзе декларировалось существование общественной собственности на средства производства - но вместе с тем население делилось на управляющее меньшинство, решающее все, и управляемое большинство, ничего не решающее, точно так же, как и в любой капиталистической стране, где экономическая и политическая власть очевидно принадлежит классу буржуазии. Управление всей экономической деятельностью было построено на отношениях между начальниками и подчиненными (отношения авторитарного управления и авторитарной собственности), а также на таких отношениях между людьми, стоящими на одном уровне социальной иерархии, при которых "мое - это мое, а твое - это твое; ты в сферу моей компетенции не лезь, а я тогда не буду в твою сферу вмешиваться" (отношения индивидуального управления и индивидуальной собственности) - в точности так же, как и в любом эксплуататорском обществе. Что же делает советский экономист, юрист или философ, чтобы убедить свою аудиторию, что в СССР земля и фабрики принадлежат народу, а эксплуатация человека человеком отсутствует? - Он начинает с того, что выстраивает между отношениями собственности и отношениями управления китайскую стену, отказываясь определять отношения собственности через отношения управления[11]. Затем он объявляет отношения управления организационно-экономическими, а отношения собственности - социально-экономическими. Но поскольку после того, как от реальных отношений собственности (по сути своей являющихся возможностью отношений управления) после их отделения от этих самых отношений управления - от своей действительности - не остается ничего, кроме юридических и идеологических деклараций о наличии общественной собственности на средства производства в СССР, то нашему юристу, экономисту или философу и не остается ничего другого, как выдать эти самые декларации за реально существующие общественные отношения. После того, как отношения собственности на средства производства в СССР были таким образом полностью мистифицированы, подменены идеологической фикцией, ученый слуга больших начальников преспокойно заявляет:

"Социальное содержание экономической деятельности даже во внешне одинаковых организационных формах может быть принципиально различным. Но сами формы могут использоваться даже в противоположных способах производства. Так, В. И. Ленин называл организационные формы государственно-монополистического капитализма вполне пригодными для использования в экономической жизни социалистического общества, требуя лишь отсечь то, что капиталистически их уродует[12]" {716, с. 13}.

Вот и выходит, что когда ихний начальник пьет кровушку из простого работяги - это жестокая эксплуатация человека человеком, а когда наш, "социалистический" начальник делает то же самое - это просто использование организационной формы государственно-монополистического капитализма в свободном и счастливом мире общественной собственности на средства производства. И если при этом простой работяга имеет несколько больше социальных гарантий, чем, скажем, где-нибудь в Перу или Нигерии - то все в порядке: от используемой организационной формы отсечено все то, что капиталистически ее уродует, и ни о какой эксплуатации человека человеком говорить не приходится. Вот как замечательно работает разделение производственных отношений на социально-экономические и организационно-экономические - вот как эффективно позволяет оно писать на клетке слона "буйвол" и убеждать зрителей верить этой надписи…

В отличие от идеологов "советской" неоазиатской бюрократии, позднее органично превратившихся в идеологов тех или иных фракций постсоветской буржуазии, последовательный пролетарский революционер (до конца своей жизни ни в коей мере не превратившийся - в отличие, например, от Ленина - в буржуазного или неоазиатского политика) А. А. Богданов не страдал различением социально-экономических и организационно-экономических отношений - и потому относительно неплохо понимал, что начальник, управляющий экономической деятельностью, суть эксплуататор именно потому, что он начальник, и именно в той мере, в какой он является начальником {см., напр., 54, с. 295-305}. Чтобы достичь истины в этом вопросе, лучше следовать Богданову, чем советским юристам, экономистам и философам.

Очень интересно то, что следующие два замечания в мой адрес, которые мы сейчас рассмотрим, сделал один из тех людей, которые упрекали меня в неразличении социально-экономических и организационно-экономических отношений. Как мы сейчас увидим, в них проявилось то, что этот человек не всегда мыслит процессами - и вместе с тем эти замечания органически связаны с тем, что мой критик различает социально-экономические и организационно-экономические отношения. Тем самым мы еще раз подтвердим тот уже давным-давно установленный факт, что установка на сохранение и укрепление отношений авторитарного и индивидуального управления (и соответствующих им отношений собственности) обусловливает статичность мышления, его метафизический, антидиалектический характер.

Мой критик, о котором идет речь, - один из авторитетнейших российских (а до того - советских) историков и этнографов. Особенно высок его авторитет среди исследователей первобытных обществ. Его компетентность как знатока фактов, известных мировой науке про эти общества, несомненна. И вот он, опираясь на богатейшую информацию, которой он владеет, заявляет: поскольку в первобытных общинах сплошь и рядом общественная собственность на средства производства и добычу сочетается с индивидуальным управлением производственной деятельностью, то, во-первых, не подтверждается концепция отношений собственности как социальной возможности отношений управления, а во-вторых, подтверждается необходимость различения социально-экономических и организационно-экономических производственных отношений.

К сожалению, уважаемый критик не принял во внимание, что те факты, о которых он говорит, прекрасно укладываются в концепцию автора этих строк. Всякий, кто внимательно прочтет первую главу данного исследования, заметит содержащееся там утверждение, что комбинации трех типов отношений собственности, являющиеся социальной возможностью определенных комбинаций трех типов отношений управления и порождающие эти комбинации, соответствуют им не абсолютно. Между любой комбинацией отношений собственности и порожденной ею комбинацией отношений управления всегда есть некоторое несоответствие - иногда совсем маленькое, иногда чуть побольше. Особенно большими такие несоответствия становятся в периоды перехода от одного значительного исторического этапа к другому; о таких несоответствиях именно в период перехода от первобытного коллективизма к классовому обществу специально говорится во второй главе нашего исследования. Прежде чем высказывать свое замечание, нашему критику стоило бы проверить: а не относятся ли те случаи, о которых он вспомнил, именно к таким переходным формам и периодам? И не стоило ли ему, прежде чем критиковать мою концепцию, попробовать использовать ее для периодизации - раскладки по разным этапам перехода от первобытного общества к цивилизации - тех немногих вполне первобытных и очень многих полу- и четвертьпервобытных обществ, которые наблюдались учеными "вживую"? (О том, что лишь немногие из тех "первобытных" народов, которых европейские путешественники увидели живьем, могут быть названы вполне первобытными, см. опять-таки вторую главу нашего исследования).

Тому же самому критику принадлежит еще одно замечание, свидетельствующее о том, что он, при всех своих обширнейших знаниях, не всегда мыслит процессами[13]. Он утверждает, что утверждение (содержащееся во второй главе данного исследования), согласно которому одним из центров возникновения и исходных пунктов распространения античного способа производства была Финикия, ложно. По его мнению, экономический строй финикийского общества куда более напоминал древние восточные деспотии, чем античные Грецию и Рим.

Здесь мы наблюдаем очень характерный симптом метафизического, антидиалектического мышления: стремление полностью затолкать переходные формы и стадии, находящиеся между этапами развития, либо в тот, либо в другой этап, оставив между обоими большими этапами развития лишь исчезающе тонкую грань[14]. Да, еще много земель в окрестностях финикийских городов-государств принадлежало государству, и обрабатывали их не только рабы и совершенно свободные арендаторы, но и более-менее закрепощенные крестьяне[15]. Однако античный способ производства несомненно начал развиваться в Финикии (и, по мере основания новых финикийских колоний, распространяться из нее по Средиземноморью). Если в древнем (т. е. существующем в те времена, когда ни о каком возникновении промышленности еще не могло быть и речи) торговом (причем таком, в котором очень сильно развита работорговля и широко применяется рабский труд) приморском городе-государстве (экономика сельских окрестностей которого тоже в большой мере ориентирована на рынок) дело обстоит следующим образом:

"Власть градоправителя, во всяком случае, всегда была ограничена советом старейшин, а в ряде случаев совет или даже "сыны города" (т. е. народное собрание) преспокойно правили городом и без царя и даже непосредственно сносились с другими правителями и с великими державами" {238, с. 222-223}, -

то в таком городе-государстве, вне всякого сомнения, мы имеем дело по крайней мере с возникновением полиса, с зарождением античного способа производства. А поскольку я и не утверждал, что в Финикии этот способ производства вполне развился, то критика со стороны моего уважаемого оппонента просто повисает в воздухе.

Стоит ли удивляться тому, что мой уважаемый оппонент не согласился с тем, что в четвертой главе данного исследования Александр Зиновьев - известный державник, апологет социальной иерархии, считающий всякие надежды на социальное равенство фикциями, призывавший отправить всех анархо-синдикалистов в трудовые лагеря (в своем интервью, опубликованном под заголовком "Повесить в двадцать четыре часа" в газете "Народная правда", №7, 1992 г. - и перепечатанном газетой "Вместе", №4/77/, 1993 в милом соседстве с интервью лидера "Памяти" Дмитрия Васильева и со стихами Владимира Солоухина) - назван реакционером? И в этом тоже сказалась авторитарная парадигма мышления моего критика… Если уж у человека есть установка на сохранение отношений авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности - основ классового, эксплуататорского общества, - то даже если она совершенно не осознана, все равно она вылезет наружу как в формах мышления этого человека, так и в практических выводах его мышления, служащих руководством к социальному действию. Это произойдет даже в том случае, если человек считает себя борцом за свободу и справедливость, марксистом или анархистом и т. п.: одно дело, кем себя осознает индивидуальная, отчужденная от самой себя личность, и зачастую совсем другое - кем она на самом деле является.



Примечания:

[1] В первобытном обществе - бесклассовой общине, коллективе, внутри которого отчуждению не было места - единство всех видов человеческой деятельности как внутренних моментов производственного процесса было дано непосредственно. Например, там не существовало "искусства для искусства", ради одного только наслаждения красотой: всякий акт художественного творчества имел магическое значение, а всякий магический акт имел, в свою очередь, непосредственную производственную цель. И, как это ни удивительно для цивилизованных, отчужденных людей, такая "утилитарность" искусства не мешала первобытному коллективному человеку чувствовать и понимать красоту, творить ее и наслаждаться как сотворенной красотой, так и самим процессом ее сотворения.


[2] Для дальнейшего рассуждения обязательно нужно вновь вспомнить о том, что в основе производственных отношений лежат отношения собственности на производительные силы и управления экономической деятельностью. 


[3] Сюда подходит и термин "субстрат", являющийся почти полным синонимом слова "субстанция". О мельчайших - и, по нашему мнению, совершенно несущественных - различиях между почти тождественными значениями этих двух терминов см. 683, с. 660-661.


[4] Только те обезьяны, которые впервые совершали первый трудовой акт, оказывались накануне этого акта такими производительными силами, которые не были сформированы предшествующими отношениями собственности и управления. Раз вступив в эти отношения перед совершением первого трудового акта, после него и они сами, и их потомки продолжали существовать как производительные силы (и тем самым - и в той же мере - как люди) уже не иначе, как будучи определяемы отношениями собственности и управления.


[5] Вернее, отношения управления - это клеточки общества, а отношения собственности - это гены, заложенные внутри этих клеточек и воспроизводящие их.


[6] Правда, излагая результаты исследования, мы далеко не всегда соблюдали жесткую логическую последовательность восхождения от абстрактного к конкретному. Главная причина тому - в необходимости сократить изложение: последовательность изложения не может становиться более строгой, если при этом не увеличивается его подробность. За примером ходить недалеко - см. "Капитал" Маркса.


[7] Субстанцию живого организма - клетку - никак нельзя свести к биологическому процессу, не издеваясь над наукой самым беспардонным образом. Клетка - это вещь (точно так же, как отношения собственности и управления, запечатленные в теле животных и образовавшие их психику - это вещи, имеющие вполне определенные облик и массу: не будет же каждый из нас, находясь в здравом уме и твердой памяти, утверждать о себе: "я - не вещь, но лишь процесс, без-образный и невесомый"! Кстати сказать, облик и масса разумной вещи, называющей себя "человек", тоже определяются комбинацией общественных отношений, отпечатывающихся в каждом из нас в детстве: что касается облика, то каждый из нас знает, что физиономия человека, преобладающее у него выражение лица определяется его характером, складывающимся с детства - а о том, как характер, установки и мотивы деятельности человека определяют массу его тела, нам многое могут порассказать борцы сумо, а также психоаналитики, прекрасно знающие, какие именно противоречия и надломы человеческой психики побуждают некоторых людей компенсировать постоянное чувство тревоги, страха и неудовлетворенности как можно более длительным получением удовольствия от поглощения пищи, благодаря чему такие люди и становятся толстыми и тяжелыми).


[8] Еще раз подчеркнем: отношения собственности и управления объективны, материальны, и признание их субстанцией общества ни в коей мере не является аргументом в пользу какой бы то ни было разновидности субъективизма и вообще идеализма. Субъективистские или объективно-идеалистические выводы из нашего исследования могут сделать лишь те продукты цивилизованного (= классового = отчужденного) общества, для которых исходной точкой для размышления о человеческом существовании является индивидуальная личность (либо спроецированная на небо и названная "богом", либо оставленная на земле и названная "человеком вообще", либо честно осознанная как "я сам, любимый") - из которой они и пытаются вывести все многообразие человеческих действий и отношений, в т. ч. и отношений управления и собственности. Такие индивидуумы a priori предполагают, что отношения собственности и управления определяются прирожденными особенностями человеческих личностей, заложенными в последние то ли генами, то ли богами; и когда таким людям скажешь, что отношения управления являются субстанцией общества, то они, конечно же, воспримут это как воду на свою мельницу - как лишнее подтверждение их веры в то, что жизнь общества определяется то ли сознанием людей, то ли их волей, то ли сознанием и волей управляющих людьми мистических сил…
   Не для таких читателей было написано данное исследование. Автор адресует его тем, кто, как и он, считает, что исходным пунктом для познания человеческой личности (в том числе и индивидуальной) является общество как материальный развивающийся объект, как одно из явлений материального мира.


[9] Тот же самый критик сделал мне и другое замечание, свидетельствующее о том, что его мышление жестко детерминируется авторитарной парадигмой: в группе, в которой преобладают отношения индивидуального управления, он не усматривает вообще никаких отношений управления (ссылаясь при этом на П. А. Сорокина как на некий безусловный авторитет). Очевидно, что человек, делающий такие замечания, подсознательно настроен на то, чтобы считать отношением управления только отношение между начальником и подчиненным.


[10] Подробнее об этом разделении см., напр., 716, с. 15-21.


[11] Нет ничего удивительного в том, что отношения собственности, в реальности являющиеся (в качестве отношений социальной возможности управления) предпосылкой отношений управления, определяющей их характер, в процессе познания общественных отношений сами определяются через отношения управления. Ход познания действительности частенько противоположен по направлению ходу развития самой действительности: мы очень часто познаем причины, начиная с познания их следствий - анатомия человека сплошь и рядом служит ключом к анатомии обезьяны. Так что если я рассматриваю отношения собственности через призму отношений управления, то это вовсе не значит, что я кладу отношения управления в основу отношений собственности - дело обстоит как раз наоборот…
   К сожалению, ряд моих собеседников и читателей полагают, что я именно кладу отношения управления в основу отношений собственности. Как правило, они в то же время склонны отождествлять отношения управления вообще с отношениями начальника и подчиненного, а также отделять отношения собственности и отношения управления друг от друга китайской стеной.


[12] Мы видим один из примеров того, как идеологам неоазиатской бюрократии и буржуазии пригождается тот факт, о котором мы уже говорили в первой главе нашего исследования - то, что Ленин ухитрялся очень тонко протаскивать государство в социализм.


[13] Следует подчеркнуть, что у того же самого ученого встречаются примеры просто прекрасного мышления процессами. К сожалению, этого нельзя сказать применительно к его критическим замечаниям в мой адрес, которые мы сейчас рассматриваем…


[14]Близнецом-братом этого симптома является хотя и противоположный ему, но тоже свидетельствующий о метафизическом мышлении симптом: стремление совершенно размазать границы между этапами развития, полностью утопить их в переходных формах.


[15] При этом по отношению к Финикии можно говорить не об элементах азиатского способа производства, а скорее об элементах феодализма - не было там прямой технологической необходимости в существовании бюрократического аппарата, управляющего земледелием:
   "Финикия отгорожена от остальной Передней Азии высоким горным хребтом Ливана с кедровыми и прочими лесами, альпийскими лугами и снежными вершинами. Склоны Ливана, обращенные к морю, покрывала вечнозеленая средиземноморская растительность, и влажные морские ветры, приносившие дожди, делали ненужным искусственное орошение" {238, с. 215}.