Не о них в данном случае речь, но о тех литераторах, от которых можно ждать вполне здорового отношения ко всяким литературным и общественным явлениям, хотя бы и осененным смертью-"примирительницей".
В последнее время Россия похоронила Джаншиева [1] и Соловьева, а "Европа" - Либкнехта[2] и Ницше. Конечно, слишком грубо "пинать", по выражению Н. К. Михайловского, чей бы то ни было "труп ногою"; но отвести каждому из этих умерших подобающее место, сообразно с его общественно-литературной физиономией, значит, быть может, оказать ему, как представителю определенной системы убеждений, даже больше уважения, чем неумеренным восхвалением, исходящим из лагеря противников. Вряд ли Либкнехту доставило бы удовольствие, если бы его похвалили в "Московских Ведомостях" [3] или в "Новом Времени" [4], точно также, как Ницше не был бы рад похвале "Vorwarts'a" [5] или, напр., "Русского Богатства" [6]. Помнится, скандинавец Киланд [7] уверяет - и мы вполне верим его искренности, - что все похвалы радикальной прессы не доставили ему столько удовольствия и душевного удовлетворения, как злобная брань журнальных обскурантов.
Если о мертвых полагается либо ничего не говорить, либо говорить "хорошо", то... лучше уж красноречиво промолчать, чем затемнять истинное общественное значение умершего ничего не значащим потоком елейных восхвалений. Мы можем и должны беспристрастно относиться к личности наших общественных противников, отдавая - если найдется время и место - должную дань их искренности и прочим индивидуальным добродетелям. Но противник - искренний он или не искренний, живой или мертвый - все же противник, особливо литератор, в своих трудах живущий даже после своей смерти - и замалчивая это, мы совершаем общественное преступление: "отсутствие активного противодействия, - говорит славный русский мыслитель, - есть пассивная поддержка". Этого не полагается забывать даже пред трагическим лицом смерти.
Вышесказанные соображения натолкнули нас на мысль посвятить несколько слов недавно умершему философу Фридриху Ницше, собственно тем сторонам его учения, которые касаются его общественных воззрений и суждений, симпатий и антипатий, социальной критики и социального идеала.
Философию Ницше многие объясняют складом его личности и его жизни. Будучи человеком незаурядным, он не мог-де пассивно примириться с положением, в которое его поставила болезнь. Вынужденная оторванность от общественной жизни должна была натолкнуть его на выработку такой теории, которая не только давала бы ему возможность жить при указанных условиях, но и осмысливала бы эту жизнь. Как следствие его болезни, явился культ страдания. "Вы желаете, насколько возможно, уничтожить страдание, а мы, кажется, мы хотим увеличить его, сделать его более сильным, чем оно было... Культ страдания, великого страдания - разве не знаете вы, что только этот культ вел до сих пор человека в высь" (мы не будем делать указаний на соответственные страницы сочинений Ницше, так как нумерация восьмитомного, не считая дополнительных томов, собрания произведений Ницше - слишком тяжелая артиллерия для газетного фельетона).
"В этих словах, - говорит Алоиз Риль [8], - слышится голос больного, который превратил страдания в воспитательное средство для воли".
Но культ страдания есть только частность - и притом не весьма характерная - философской системы Ницше, частность, неосновательно выпячивавшаяся на передний план некоторыми критиками и истолкователями нашего философа. Социальной осью всей его философской системы (если бы только писания Ницше разрешено было оскорбить столь вульгарным в глазах их автора термином, как "система") является признание преимущественного права за некоторыми "избранными" пользоваться всеми благами жизни безданно-беспошлинно: эти счастливые избранники освобождаются не только от труда созидательного, но даже от "труда" господства. "Для вас вера и служение (Dienstbarkeit)! - такова участь, которую Заратустра предоставляет в своем идеальном обществе обыкновенным смертным, тем, которых слишком много" (den Vielzuvielen). Над ними стоит каста (sic) распорядителей, стражей закона, защитников порядка, воинов. На вершине их находится король, "как высший образ воина, судии и охранителя закона". По отношению к "сверхчеловекам" все это - элементы служебные: они берут на себя "грубую работу господства", служа для передачи массе рабов "воли законодателей". Наконец, высшая каста есть каста "господ", "творцов ценностей", "законодателей", "сверхчеловеков"... Она дает направление деятельности всего социального организма. Она будет играть у людей на земле ту же роль, какую бог, по христианской вере, играет во вселенной...
Таким образом, даже "труд" властвования возлагается не на самых высших, но лишь на высших из низших. Что же касается "избранных", "сверхчеловеков", то они, освобожденные от всяких социальных и моральных обязательств, ведут жизнь, полную приключений, веселья и смеха. "С того момента, как я живу, - говорит Ницше, - я хочу чтобы жизнь лилась через край и была настолько расточительна, настолько тропична во мне и вне меня, насколько это лишь возможно".
Выше говорится о культе страдания. Подразумевается страдание физическое, от которого часто не может избавить "сверхчеловека" никакая преданность "рабов". Что же касается страданий, связанных с общественным неукладом, то от них "сверхчеловек" должен быть, разумеется, вполне свободен. Если для "сверхчеловека" (да и то лишь для сверхчеловека im Werden - в процессе становления. Ред.) еще остается какой-нибудь обязательный труд, так это труд самоусовершенствования, заключающийся в тщательном вытравливании всего, что напоминает собой "сострадание". "Сверхчеловек", поддавшийся чувству сострадания, жалости, участья, совершает падение. По старой "таблице ценностей" сострадание есть добродетель; Ницше считает его высшим искушением и самой ужасной опасностью. "Последний грех" Заратустры, самое страшное из всех бедствий, которые он должен претерпеть, есть сострадание. Если он смягчится над несчастным, если он тронется видом горя, то судьба его решена: он побежден, имя его должно быть вычеркнуто из подушных списков касты "господ". "Повсюду, - говорит Заратустра, - звучит голос тех, которые проповедуют смерть, и земля полна таких, которым необходимо проповедовать смерть - или "вечную жизнь", - прибавляет он с голым цинизмом, - это для меня все равно, только бы они поскорее убирались (dahinfahren)".
Раньше чем приступить к построению своего положительного идеала, Ницше должен был подвергнуть критике господствующие ныне общественные - государственные, правовые, и особливо моральные - нормы. Он нашел нужным "переоценить все ценности". Какой, по-видимому, безграничный радикализм, какая потрясающая смелость мысли! "Никто до него, - говорит Риль, - не рассматривал еще ценности нравственности, никто не посягал на критику нравственных принципов". Мнение Риля не стоит особняком, что не мешает ему, впрочем, быть совершенно неосновательным. Человечество неоднократно ощущало надобность в коренной ревизии своего морального багажа, и многие мыслители совершали эту работу с большим радикализмом, с большей глубиной, чем Фр. Ницше. Если в системе последнего что-нибудь оригинально, то не самый факт "переоценки", а скорее уж исходная точка ее: стремления, потребности, желания "сверхчеловека" с лежащей в основе их "волей к власти" - таков критерий для оценки прошлого, настоящего, будущего... Но и это - оригинальность сомнительного свойства. Сам Ницше говорит, что при исследовании господствовавших и господствующих моралей он натолкнулся на два основных течения: мораль господ и мораль рабов. "Мораль господ" и является основой для поведения "сверхчеловека". Этот двойственный характер морали действительно проходит красной нитью через всю историю человечества, - и не Ницше открыл его. "Для вас вера и служение", - говорит, как мы уж слышали, Заратустра, обращаясь к тем, которых слишком много. Самая высшая каста есть каста "господ", "творцов ценностей". Для господ, и только для них одних, создана мораль сверхчеловека. Как это ново, не правда ли! Даже наши помещицы времен крепостного права, на что уж мало знавшие, и те знали, что существуют люди белой и черной кости, - и что требуется от первых, то строго порицается во вторых. Так, им было доподлинно известно, говоря словами гениального сатирика, "что дворянину не полагалось приличным заниматься торговлею, промыслами, сморкаться без помощи платка и т.п. и не полагалось неприличным поставить на карту целую деревню и променять девку Аришку на борзого щенка; что крестьянину полагалось неприличным брить бороду, пить чай и ходить в сапогах и не полагалось неприличным пропонтировать сотню верст пешком с письмом от Матрены Ивановны к Авдотье Васильевне, в котором Матрена Ивановна усерднейше поздравляет свою приятельницу с днем ангела и извещает, что она, слава богу, здорова" ("Сатиры в прозе"; М. Е. Салтыков-Щедрин. Собр. Соч. СПБ. 1887. Т. VII. Стр. 318. Ред.)
"Его мысли, - соглашается даже один из некритических критиков Ницше, - если снять с них их парадоксальную или высокопоэтическую форму, в которую они облекались под его пером, очень часто гораздо менее новы, чем это кажется с первого взгляда" (Lichtenberger, "Die Philosophie Fr. Nietzches").
Но если философия Ницше и не столь уж оригинальна, как это может показаться сразу, но все же настолько своеобразна, что для объяснения ее приходится будто бы обратиться исключительно к сложной индивидуальности ее автора, то чем объяснить, что в самое непродолжительное время она приобрела такое количество адептов; чем объяснить, что "идеи Ницше для многих, - по выражению Ал. Риля, - сделались символом веры"? Объяснить это можно лишь тем, что почва, на которой выросла философия Ницше, не является чем-то исключительным. Существуют обширные группы людей, поставленных условиями общественного характера в такое положение, которому, как нельзя лучше, соответствует философия Ницше.
В нашей литературе уже несколько раз сравнивали Горького с Ницше. Сразу может показаться странным такое сопоставление, что общего между певцом самых униженных и оскорбленных, последних из последнейших, - и апостолом "сверхчеловека"? Есть между ними, конечно, громадная разница, но сходства между ними гораздо больше, чем это может показаться с первого взгляда.
Герои Горького, по замыслу и, отчасти, по изображению их автора, вовсе не униженные и оскорбленные, не последние из последнейших, - они тоже своего рода "сверхчеловеки". Многие из них - даже большинство - очутились в своем положении вовсе не потому, что они пали побежденными в ожесточенной общественной борьбе, которая раз навсегда вышибла их из колеи, нет, они сами не могли примириться с узостью современной общественной организации, с ее правом, моралью и пр. и "ушли" из общества... Так говорит Горький. Оставляем всецело на его ответственности такое объяснение: мы остаемся на этот счет при особом мнении. Как идеолог известной общественной группы Горький не мог рассуждать иначе. Всякий индивид, связанный материальными или идеологическими узами с известной группой, не может считать своей группы совокупностью каких-то отбросов. Он должен найти какой-нибудь смысл в существовании своей группы. Основным общественным слоям нетрудно найти такой смысл, опираясь даже на самый поверхностный анализ современного общества со свойственной ему системой производства, необходимыми участниками которого являются эти основные слои. Таковы буржуазия, пролетариат, "умственные рабочие"... Не то с группой, певцом и апологетом которой является Горький. Живя вне общества, хотя и на его территории и на счет его, она ищет оправдания своему существованию в сознании своего превосходства над членами организованного общества. Оказывается, что рамки этого общества слишком узки для ее членов, одаренных от природы исключительными, чуть-чуть не "сверхчеловеческими" особенностями. Тут мы имеем дело с таким же протестом против норм современного общества, какой выходил из-под пера Ницше (Мимоходом заметим еще одну черту, общую названным писателям: это - уважение, которое оба они питают к "сильным людям". Горький прощает человеку всякий поступок отрицательного (даже для него, для Горького) характера, если он вызван рвущейся наружу силою. Он рисует эти поступки с такой любовью и так красиво, что даже читатель, стоящий на совершенно другой точке зрения, готов увлечься и залюбоваться "силою"... Таков старик Гордеев и некоторые другие герои Горького).
 |
| Фридрих Ницше |
Но разница здесь только количественная, а не качественная. Вообще говоря, типов этого рода так много в современной литературе, что не знаешь, на ком остановиться.
Не нужно, конечно, понимать сказанного выше в том смысле, что каждый ницшеанец - финансовый авантюрист, биржевой хищник... Ведь распространила же буржуазия, благодаря органической связи своего общества, свой буржуазный индивидуализм широко за пределы собственного класса; то же следует сказать и относительно многих идеологических элементов очерченной группы высшего паразитенпролетариата. Затем далеко не все члены этой последней - сознательные ницшеанцы: большинство из них, вероятно, не знает даже о существовании Ницше, так как сосредоточивает свою психику совсем в другой сфере, - но зато каждый из них ницшеанец malgre lui meme (поневоле)...
Не лишне, однако, отметить, что и некоторые чисто буржуазные идеологи уже не раз развивали идеи, во многих чертах приближающиеся к идеям Ницше. Возьмем одного из самых популярных буржуазных мыслителей, английского оракула Герберта Спенсера [9]. Мы встречаем у него то же презрительное отношение к массе, что и у Ницше, хотя и не доведенное до такой страстности, как у последнего; такое же, как у Ницше, восхваление борьбы, как орудия прогресса; тот же протест против помощи погибающим, которые падают якобы по собственной вине. "Вместо того, чтобы поддерживать - вещает буржуазный энциклопедист - основной закон добровольной (!!) кооперации, состоящий в том, что каждая выгода должна быть куплена человеком на деньги, добытые им путем производительного труда, они (понятно кто - они. - Л. Т.) стремятся сделать многие выгоды доступными всем, независимо от усилий, потраченных на их приобретение: даровые библиотеки, даровые музеи и т.п. должны быть устраиваемы на общественный счет и сделаны доступными каждому, независимо от его заслуг; таким образом сбережения более достойных должны быть отобраны сборщиками налогов и сделаны средством доставления известных удобств менее достойным, которые ничего не сберегают". Вспомним тут же полемику Н. К. Михайловского против требования Спенсера, чтобы никто не становился между нищетой, пороком и их естественными последствиями, - сопоставим это требование с знакомыми нам уже речами Заратустры: "...земля полна таких, которым необходимо проповедовать смерть": не поддерживать их нужно, а толкать, чтобы они скорее падали, - "das ist gross, das gehort zur Grosse"... (это величественно... Ред.).
Но здесь и оканчивается сходство - и то весьма условное - между Спенсером и Ницше; Спенсер вовсе не хочет отнять у буржуазии "труд" господства, а вместе с тем высшим типом у него не является человек неприкрытого инстинкта. Буржуазия, как класс, и капиталистический строй, как исторически-определенная система производственных отношений - это два явления, не мыслимые одно без другого, и Спенсер, как идейный представитель буржуазии, не мог протестовать против буржуазных норм. Если он протестует против помощи слабым, то именно потому, что боится нашествия этих слабых на столь любезных его сердцу общественный порядок, а вместе с тем и на его мирный кабинет, столь хорошо охраняемый этим самым порядком.
Не то у Ницше. Он протестует против всех норм общества, окружающего его. Ему противно все добродетельное, все филистерское. Для него средний буржуа - точно такой же низший тип, как и любой пролетарий. Да это и естественно. Средний буржуа - существо чувствительное. Он сосет медленно, по системе и с прочувствованными сентенциями, моральными поучениями, сентиментальными декламациями на тему о священной миссии труда. Какой-нибудь буржуазный "сверхчеловек" действует совершенно иначе: он хватает, ловит, грабит, рвет с кровью, с мясом и приговаривает: "комментарии излишни" (Интересно было бы провести соответственную аналогию между систематическим эксплуататором крепостного крестьянства, средневековым сеньером, - и "сверхчеловеком" феодального общества, "Raubritter'ом", возвестившим: "Rauben ist keine Schande, das thun die besten im Lande" ["Грабить - не позор, грабят лучшие люди"]. Это ли не "сверхчеловечно"!)
Относясь отрицательно к "здоровой" буржуазии, Ницше встречает и к себе отрицательное отношение с ее стороны. Мы, например, знаем, как отнесся к Ницше один из представителей уравновешенной буржуазной середины, более широковещательный, чем глубокий, до мелочности завистливый и не скупящийся на энергичные выражения - Макс Нордау [10]. "Для систематизации гадости и человеческих отбросов, возвеличенных при помощи чернил, красок и звука парнасцами и эстетиками, - говорит Нордау, - для синтеза преступления, нечистот и болезни, превознесенных представителями демонизма и декадентства, для создания культа свободного и цельного человека по образцу Ибсена, нужен был теоретик, и такую теорию, или выдающую себя за таковую, провозгласил впервые Ницше". ("Вырождение".) Не лучше относится Нордау и к последователям Ницше: по его словам "мудрое изречение о том, что нет ничего истинного и все позволено, раздавшееся из уст нравственно помешанного ученого, встретило громкий отклик у всех, кто, в силу морального недочета, питает в себе органическую ненависть к общественным устоям. В особенности торжествует, ввиду великого открытия, умственный пролетариат больших городов". (Там же.)
Люди, строящие свое благополучие на падении какого-нибудь министерства, смерти государственного деятеля, газетном шантаже, политическом скандале, на "понижении" и "повышении", естественно не могут ждать одобрения себе со стороны мещански-добродетельного буржуа и его идеологов. Не лучше, чем Нордау к Ницше, относятся в упомянутом романе Рудольфа Штратца все "добродетельные" герои его, - а в их лице и филистерски настроенный автор романа, - к циничному графу, который, исходя, по-видимому, из той мысли, что "нет ничего истинного и все позволено", смотрит на берлинцев, как на овец, предназначенных для его графской стрижки. И такое отношение добродетельных берлинцев к недобродетельному графу вполне понятно.
Буржуазное общество выработало известные кодексы морали, права и пр., преступить которые строго воспрещается. Эксплуатируя других, буржуазия не любит, чтобы ее эксплуатировали. Между тем разного рода Uebermensch'ы урывают жирные куски из буржуазного фонда "прибавочной стоимости", т.-е. непосредственно живут на счет буржуазии. Само собой разумеется, что они не могут стать под покровительство ее этических законов. Они должны поэтому выработать этические принципы, годные для их обихода. До последнего времени эта высшая категория паразитенпролетариата не имела никакой цельной идеологии, ничего такого, что давало бы ей возможность оправдать "высшими" мотивами свою хищническую деятельность. Оправдание хищничества "здоровой" промышленной буржуазии ее историческими заслугами, ее организаторскими способностями, без которых якобы не может существовать общественное производство, это оправдание, само собою разумеется, не годится для рыцарей hausse u baisse (повышения и понижения), финансовых авантюристов, "сверхчеловека" биржи, политических и газетных шантажистов sans scrupule (без совести), словом, всей той массы паразитического пролетариата, который плотно присосался к буржуазному организму и тем или иным путем живет - и обыкновенно не плохо живет - на счет общества, ничего не давая ему взамен. Отдельные представители этой группы довольствовались сознанием своего умственного превосходства над теми, кто позволяет (а как тут не позволить!) себя "стричь". Но вся группа (довольно многочисленная и все растущая) нуждалась в теории, которая давала бы право умственно превосходным "дерзать". Она ждала своего апостола и нашла его в лице Ницше. Цинично-откровенный и высоко-талантливый, он явился к ней со своей "моралью господ", со своим "все позволено", - и она вознесла его...
Жизнь всякого благородного, - учит Ницше, - есть неразрывная цепь полных опасности приключений; он ищет не счастья, но возбуждения игрой.
Находясь в состоянии неустойчивого общественного равновесия, будучи сегодня на вершине житейского благополучия, а завтра рискуя попасть на скамью подсудимых, эта злокачественная накипь буржуазного общества должна была найти для себя гораздо более подходящей проповедь Ницше о жизни, полной приключений, чем мещанскую проповедь умеренности и аккуратности какого-нибудь пошлого и всеопошляющего филистера Смайльса [11], - крестного отца только-только начинающего развиваться мещанства, - или чем основанную на строгих рационалистических предпосылках проповедь утилитарной морали Бентама [12], - духовного вождя "здоровой", щепетильно-честной (в купеческом, разумеется, смысле) крупной британской буржуазии...
По Ницше, человечество возвысится до "сверхчеловека", когда оно откажется от современной иерархии ценностей и, прежде всего, от христианско-демократического идеала. Буржуазное общество - номинально, по крайней мере, - держится демократических принципов. Ницше же, как мы видели, делит мораль на господскую и рабскую. О демократии он говорит со словесной пеной у рта. Он полон ненависти к помешанному на равенстве демократу, который стремится сделать человека отвратительным, презренным стадным животным.
Плохо пришлось бы "сверхчеловеку", если бы рабы прониклись его моралью, если бы общество нашло слишком унизительной для себя медленную созидательную работу. Вот почему Ницше сам говорит со столь свойственным ему открытым цинизмом, в одном частном письме, относительно своего учения, что обнародование его "представляет, по всей вероятности, опаснейший риск (Wagnis), какой только бывает, - не по отношению к тому, кто на это отваживается, но по отношению к тем, которым он об этом говорит". "Моим утешением, - прибавляет он, - является то, что не существует ушей для моих великих новостей"... Следствием указанной опасности и является двойственный характер морали. Для всего человечества не только нет необходимости следовать "морали господ", которая создана для господ и только для них одних, - но, наоборот: от всех обыкновенных людей, несверхчеловеков, требуется, чтобы они "сомкнутыми рядами делали общее дело", находясь в послушании у тех, которые рождены для высшей жизни; от них требуется, чтобы они находили счастье в добросовестном исполнении тех обязанностей, которые налагаются на них существованием общества, увенчанного незначительным числом "сверхчеловеков". Требование, чтобы низшие "касты" находили нравственное удовлетворение в служении высшим, - тоже, как видите, не особенно ново...
Хотя нередко случается, что члены этого блестящего буржуазного пролетариата находятся у кормила правления, но, вообще говоря, правительственная власть буржуазного общества находится не в их руках. Попадает она к ним в руки вследствие некоторого рода общественного недоразумения, и кончается их правление каким-нибудь крупным скандалом, вроде Панамы [13], Дрейфусиады [14], Криспиады [15] и т.п. Самый захват власти они совершают вовсе не в видах реорганизации общества, к которому они относятся столь отрицательно, а просто, чтобы попользоваться общественной сокровищницей. Поэтому Ницше, освобождающий своих "сверхчеловеков" даже от труда господства, мог найти себе живой отклик с их стороны и в этом пункте. Lumpenproletariat, этот паразитический пролетариат низшего разряда, в своем отрицании последовательнее поклонников Ницше: он отрицает общество в его целом; для него тесны не только духовные рамки этого общества, но и его материальная организация. Ницшеанцы же, отрицая правовые и этические нормы буржуазного общества, ничего не имеют против тех удобств, которые создаются его материальной организацией. "Сверхчеловек", по Ницше, вовсе не расположен отказываться от знания, благ и новых сил, которых человечество достигло таким долгим, многотрудным путем. Напротив того, все философское миросозерцание (если здесь уместен этот термин) ницшеанцев служит тому, чтобы оправдать пользование благами, в созидании которых они не принимают никакого даже формального участья.
Хотя Ницше и требует, чтобы всякий раньше, чем быть зачисленным в ряды избранных, ответил на вопрос: "из тех ли он, которые имеют право уйти от ига", но так как для решения этого вопроса он не дал и не мог дать никакого объективного критерия, то утвердительный или отрицательный ответ есть дело доброй воли и хищнических талантов каждого.
Философская система Ницше, как уже не раз указывалось, между прочим, и самим Ницше, содержит немало противоречий. Вот несколько примеров: Ницше хотя и относится отрицательно к современной морали, но это касается главным образом тех сторон ее (как сострадание, милосердие и пр.), которые нормируют - правда, лишь формально - отношение к тем, "которых слишком много". Что же касается "сверхчеловеков" в их взаимных отношениях, то они вовсе не освобождаются от моральных обязательств. Когда Ницше говорит об этих отношениях, он не боится употреблять такие слова, как добро и зло и даже почтительность и благодарность.
"Переоценивая все ценности", этот революционер в сфере морали относится очень почтительно к традициям привилегированных классов и гордится тем, что происходит - и то под большим сомнением - от графской фамилии Nietzky! Этот столь прославляемый индивидуалист питает самые нежнейшие симпатии к старому французскому режиму, в котором "индивидуальность" имела очень мало простора. Аристократ, представитель очень определенных общественных симпатий, всегда доминировал в нем над индивидуалистом, глашатаем абстрактного принципа.
Ввиду этих противоречий неудивительно, что под знамя ницшеанства могут стать, по-видимому, совершенно противоположные общественные элементы. Какой-нибудь авантюрист, "не помнящий родства", может совершенно игнорировать ницшеанское почтение к аристократическим традициям. Он берет у Ницше только то, что соответствует его общественной позиции. Девиз: "нет ничего истинного, все позволено" как нельзя больше пригоден для его обихода. Извлекая из сочинений Ницше все, что может послужить развитию мысли, заключенной в этом афоризме, можно создать довольно стройную теорию, вполне годную для того, чтобы служить в качестве философского фигового листка доблестным героям французской Панамы или... отечественной мамонтовской эпопеи [16]. Но рядом с этой группой, которая является всецело продуктом буржуазного общества, мы встречаем среди поклонников Ницше представителей совершенно другой исторической формации, людей с длинной генеалогией. Мы не говорим о тех, которые, подобно графу в романе Штратца, променяли свои рыцарские добродетели на биржевые акции. Эти люди не принадлежат уже больше своему сословию. Деклассированные, они так же мало обращают внимания на "благородные традиции", как и всякий плебей. Мы говорим о тех, которые еще цепко держатся за обломки того, что когда-то ставило их на вершину общественной лестницы. Выбитые из общественной колеи, они имеют особенное основание быть недовольными современным социальным укладом, его демократическими течениями, его правом, его моралью...
 |
| Габриэле д’Аннунцио |
Вполне согласно с Ницше, д'Аннунцио находит необходимым переоценить все ценности, и это будет произведено: "Новый римский цезарь, природой предназначенный к господству, придет уничтожить или переместить все ценности, которые слишком долго были признаваемы различными доктринами. Он будет способен построить и перебросить в будущее тот идеальный мост, по которому привилегированные породы смогут, наконец, перейти пропасть, теперь еще отделяющую их, по-видимому, от вожделенного господства". Этим новым римским цезарем будет аристократ, "красивый, сильный, жестокий, страстный" (цитаты из д'Аннунцио сделаны нами по ст. г. Украинки в "Жизни" N 7, 1900). Это звероподобное существо мало чем отличается от "сверхчеловека" Ницше. "Хищный зверь-аристократ", по изображению Ницше, дает ценность человеку и каждой вещи: что ему полезно или вредно, то хорошо или дурно само по себе...
Пора закончить, тем более, что работа наша и так затянулась превыше всяких ожиданий. Мы, конечно, не претендовали на исчерпывающую критику причудливых творений Фридриха Ницше, этого философа в поэзии и поэта в философии, - да это и невозможно сделать в рамках газетного фельетона. Мы хотели лишь в общих чертах обрисовать ту социальную почву, которая оказалась способной породить ницшеанство - не как философскую систему, заключенную в известном числе томов и во многом объяснимую чисто индивидуальными чертами ее творца, - но как общественное течение, привлекающее особенное внимание тем, что это - течение сегодняшнего дня. Такое сведение ницшеанства с литературно-философских высот к чисто земным основам социальных отношений представляется нам тем более необходимым, что чисто идеологическое отношение к ницшеанству, обусловливаемое субъективными моментами симпатии или антипатии к моральным или иным тезам Ницше, не доводит до добра, чему свежим примером в нашей журналистике служит г. Андреевич [18], периодически подвергающийся истерическим припадкам на страницах "Жизни".
Не может, конечно, составлять большого труда - разыскать в многотомном собрании сочинений Ницше несколько страниц, которые, будучи вырваны из контекста, могут послужить для иллюстрации какого угодно предвзятого положения, особенно при соответственном истолковании, в котором, к слову сказать, весьма нуждаются сочинения Ницше, более темные, чем глубокие. Так поступили, например, западно-европейские анархисты, поторопившиеся причислить Ницше к "своим" и потерпевшие за то жестокое разочарование: философ "господской морали" оттолкнул их со всей грубостью, на какую только был способен. Мы, как уже, надеемся, ясно читателю, не находим плодотворным такое, чисто словесное, текстуальное отношение к сочинениям недавно умершего немецкого парадоксалиста, афоризмы которого, часто противоречащие друг другу, допускают обыкновенно десятки толкований. Единственный путь к правильному изъяснению и освещению ницшеанской философии, это - анализ общественной почвы, породившей этот сложный социальный продукт. Настоящая работа и представляет посильный анализ такого рода. Почва оказалась гнилой, злокачественной, зараженной... Отсюда мораль: пусть нас сколько угодно приглашают окунуться с полным доверием в ницшеанство, широкой грудью вдохнуть из творений Ницше свободный воздух гордого индивидуализма, - мы не последуем этим призывам и, не пугаясь дешевых упреков в односторонности и узости, скептически возразим вместе с евангельским Нафанаилом: "Из Назарета может ли быть что доброе?".
Лев Троцкий
"Восточное Обозрение" NN 284, 286, 287, 289,
22, 24, 25, 30 декабря 1900 г.
==========================
Примечания:
[1] Джаншиев, Г. А. (1851 - 1900) - историк и публицист либерального направления, автор книги по истории реформ царствования Александра II - "Из эпохи великих реформ". Пользовался большим авторитетом в либеральных кругах.
[2] Либкнехт, Вильгельм (1826 - 1900) - лидер рабочего класса Гекмании, один из основателей германской социал-демократической партии. Либкнехт начал свою политическую деятельность участием в революционном движении 1848 г. После нескольких лет эмиграции, в течение которых он в Лондоне сблизился с Марксом и Энгельсом и стал их единомышленником, он в 1862 г. вернулся в Германию и с тех пор непрерывно, до самой своей смерти, стоял во главе рабочего движения, представляя в нем еще до основания социал-демократической партии марксистское течение.
В 1868 г. он основал в Лейпциге газету "Demokratisches Volksblatt", которая в 1869 г. была переименована в "Volksblatt". Газета была закрыта в 1878 г. В 1890 г. Либкнехт стал во главе редакции центрального партийного органа, выходившего в Берлине под тем же названием.
В 1874 г. Либкнехт был выбран в германский рейхстаг, в котором он с небольшими перерывами оставался до самой смерти.
Либкнехт принадлежал к левому течению в социал-демократии и вел борьбу с ревизионизмом в ее рядах.
[3] "Московские Ведомости" - реакционная газета, основанная в 1756 г. С 1855 г. по 1860 г. и с 1863 по 1887 г. редактировалась Катковым. От других реакционных газет отличалась большей решительностью и последовательностью. Ее лозунгами были - православие, самодержавие, народность. С 1905 г. становится - под редакцией Грингмута - официальным органом монархической партии и ведет систематическую травлю революционных рабочих, интеллигенции и евреев, открыто призывая к погромам.
[4] "Новое Время" - петербургская ежедневная газета, издававшаяся с 1876 г. Ее редактором-издателем был Суворин. Газета занимала консервативную позицию с самого начала своего существования. Будучи по существу официозом, "Новое Время" на своих страницах неизменно вело бешеную кампанию против революционной демократии, рабочего класса и радикальной интеллигенции. Травля "инородцев", особенно евреев, красной нитью проходит через все руководящие статьи газеты. Орган бюрократических верхов, "Новое Время" не отличалось особой устойчивостью политического курса и обычно меняло свое направление в связи с персональными изменениями в министерстве. В революцию 1905 г. заняло крайне реакционную позицию, требуя решительных мер против революционеров и бастующих рабочих.
[5] "Vorwarts" - центральный орган германской социал-демократической партии, выходящий в Берлине. Газета была основана в 1883 г. под названием "Berliner Volksblatt". После отмены закона о социалистах с 1 октября 1890 г. стала выходить под нынешним своим названием, при чем во главе редакции стал Вильгельм Либкнехт (см. прим. 2). Основанная Либкнехтом в Лейпциге партийная газета под тем же названием была закрыта в 1878 г.
С начала войны 1914 г. "Vorwarts", как и большинство социал-демократической прессы, занял социал-патриотическую позицию. При расколе партии на большинство и независимых остался в руках большинства. После Октябрьской революции в России вела ожесточенную травлю против большевиков.
[6] "Русское Богатство" - один из наиболее влиятельных ежемесячных журналов до революции. Начал выходить под этим названием в 1880 г. В 1891 г. перешел в руки бывших сотрудников "Отечественных Записок". С 1895 г. душой журнала становится Михайловский, и с этого времени "Русское Богатство" делается органом народничества. С 1916 г. журнал выходил под названием "Русские Записки", после Октябрьской революции прекратил свое существование.
[7] Киланд (1849 - 1888) - норвежский писатель, представитель реалистического течения в норвежской литературе.
[8] Риль, Алоиз (род. в 1844 г.) - немецкий философ неокантианского направления, автор книги "Теория науки и метафизика с точки зрения философского критицизма".
[9] Спенсер (1820 - 1903) - английский философ, один из основоположников эволюционного мировоззрения. Его главный труд - "Система синтетической философии". Спенсер исходит в своей философии из противоположения между познаваемым и непознаваемым. Анализ "основных начал" познания приводит, по мнению Спенсера, к заключению, что за пределами познаваемых явлений есть нечто, абсолютно недоступное познанию и поэтому составляющее законную область веры (принцип ignorabimus). Задачей философии, как высшего обобщения наших научных знаний, является установление закона, господствующего над всеми явлениями. Таковым Спенсер считает закон эволюции, которому подчинен мир в целом и все его явления. Изучая специальные формы эволюции, Спенсер останавливается, главным образом, на развитии организмов, общественных форм и психической жизни. В своих социологических положениях Спенсер широко пользуется аналогией между обществом и организмом, строя на ней свою систему социологии. В области социальной политики он был противником всякого государственного вмешательства в жизнь личности. В защите "свободы личности" против "тиранической" власти коллектива, равно как и в дуалистическом противопоставлении знания и веры, ярко сказалась классовая буржуазная природа этого выдающегося мыслителя.
[10] Нордау, Макс (1849 - 1923) - немецкий писатель, автор занимательных, но поверхностных публицистических произведений. Наиболее известны его "Парадоксы", "Вырождение" и "Условная ложь культурного человечества". Во вторую половину своей жизни сделался одним из самых ревностных сторонников сионизма.
[11] Смайльс (1816 - 1904) - английский писатель-моралист. Самые заглавия его произведений: "Самодеятельность", "Характер", "Бережливость", "Долг" - дают представление о его нехитрой философии и морали, которую он в изобилии подкреплял назидательными примерами из жизни изобретателей и промышленных деятелей.
[12] Бентам, Иеремия (1746 - 1832) - известный английский юрист и философ, основатель утилитаризма - учения, по которому принципом нравственности является наибольшая польза возможно большего числа людей. В дальнейшем Бентам пришел к убеждению, что в политике этому принципу соответствует только демократия, как форма правления, основанная на воле большинства. Абсолютная или даже ограниченная монархия, при которой управляет меньшинство, является противоестественной тиранией.
[13] Панама - процесс по поводу злоупотреблений в правлении акционерного общества, созданного для прорытия Панамского канала, который должен был соединить Атлантический и Тихий океаны. Во время процесса обнаружилось много скандальных подробностей, скомпрометировавших целый ряд министров, депутатов и видных представителей печати.
"Панама" стало нарицательным именем для всякого крупного общественного или политического скандала.
[14] Дрейфусиада - процесс по обвинению французского офицера, еврея Альфреда Дрейфуса, в государственной измене, стоял в центре политической жизни Франции в 90-х годах прошлого столетия. Дело Дрейфуса возникло в 1894 г. на основании ряда документов, оказавшихся впоследствии подложными, и было сознательно направлено военным министерством и генеральным штабом по ложным следам. По существу оно было поводом для наступления монархических элементов против республики. Ответную кампанию за Дрейфуса подняли все республиканские круги во главе с Жоресом и известным писателем Золя. В конце концов Дрейфус был оправдан. Процесс Дрейфуса обнаружил целый ряд вопиющих преступлений со стороны высших должностных лиц республики и чудовищную продажность буржуазной прессы и парламентских деятелей.
[15] Криспи (1819 - 1901) - итальянский политический деятель, бывший министром-президентом с 1887 по 1891 и с 1893 по 1896 г. С его именем связаны скандальные разоблачения о злоупотреблениях в крупных итальянских банках.
[16] Мамонтовская эпопея - процесс о растратах, подлогах и других злоупотреблениях в правлении общества Московско-Ярославско-Архангельских железных дорог, слушавшийся в Московском окружном суде с участием присяжных заседателей 23 - 31 июля 1900 г. Главным обвиняемым по этому делу был Савва Иванович Мамонтов - одна из крупнейших фигур русской промышленной буржуазии. Мамонтов был в течение 20 лет бессменным председателем правления о-ва Московско-Ярославско-Архангельских железных дорог и вместе с тем главным пайщиком Невского Механического завода. Мамонтов обвинялся в том, что с помощью целой системы авансов под заказы, подотчетных сумм, а также простых растрат и подлогов, перевел из средств правления в Невский Механический завод, а оттуда в собственное распоряжение свыше 10 милл. рублей. Все обвиняемые по этому делу были оправданы.
[17] Д'Аннунцио, Габриэле (1864 - 1938) - итальянский писатель, автор многочисленных романов и драм. В произведениях Д'Аннунцио нашла свое беллетристическое выражение художественно-философская проповедь Ницше. Д'Аннунцио ненавидит буржуазию за ее практицизм, за то, что она изгоняет из жизни красоту и высокое искусство, а социализм отталкивает его своими уравнительными тенденциями. Воплощений своего идеала аристократического индивидуализма Д'Аннунцио ищет в феодальном прошлом, когда люди были цельны, сильны и жестоки. Герои его романов из современной жизни - утонченные эстеты и эпикурейцы, предающиеся культу эротических наслаждений. Наиболее крупные его произведения переведены на русский язык: романы "Наслаждение", "Триумф смерти", драмы - "Мертвый город", "Джиоконда", "Дочь Иорио".
Д'Аннунцио являлся одним из идеологов фашизма.
[18] Андреевич - псевдоним Евгения Андреевича Соловьева (род. в 1867 г.), литературного критика журнала "Жизнь", где он помещал очерки литературы и общественного движения 70 - 90-х годов. Часть этих очерков издана отдельными книгами: "Книга о Чехове и Горьком" (1901), "Очерки по истории русской литературы XIX в.". Из других его произведений наиболее известен "Опыт философии русской литературы".
Комментариев нет:
Отправить комментарий