Владислав Бугера. Тезисы о современной буржуазной демократии

1. Чем дальше развивается монополистический капитализм, тем чаще реальная буржуазная демократия, когда она бывает, встречается лишь в двух формах: 

а) когда пролетарии и «средние классы» не совсем атомизированы, в какой-то (заметной) степени солидарны и самостоятельно активны – и выбивают у буржуев не только подачки, но и какую-то (по определению очень малую, но все же...) возможность реально контролировать и переизбирать каких-то управленцев, участвовать в принятии каких-то решений и контроле за их исполнением (пример – часть стран Западной Европы); 

б) когда в каком-то буржуазном государстве несколько равносильных группировок монополий почему-то не могут достичь компромисса, грызутся непримиримо – и тогда у пролетариев и «средних классов», даже если они крайне атомизированы, появляется хоть и крайне ограниченный, но все-таки в известной степени реальный выбор между разными паразитами: можно реально выбрать, кто именно из тебя кровь пить будет. Примеры – СССР в 1987-1991 гг. (тогда враждующие группировки обуржуазивающейся бюрократии быстро растащили СССР на куски, и эта ситуационная демократия в одних из кусков – напр., в среднеазиатских – кончилась сразу, а в других тут же начала свертываться, где медленнее, а где и быстрее) и Украина сегодня (там эта ситуационная демократия держится дольше, потому что каждая из крупных враждующих буржуазных группировок заинтересована не поделить Украину, а овладеть ею целиком – потому перетягивание каната все продолжается и никак не закончится). В любом случае, такая демократия ситуационна, преходяща, неустойчива: как только борьба между буржуями заканчивается компромиссом либо чьей-то окончательной победой, реальная возможность выбора между кровососами тут же исчезает и заменяется либо чистой фикцией выбора, либо очевидным его отсутствием. 

(В свободно-конкурентном капитализме XIX в. буржуазная демократия бывала реальной даже тогда, когда пролетарии и низшие слои «средних классов» были абсолютно бесправны политически, именно благодаря тому, что постоянно существовало множество группировок буржуазии, конкурирующих более-менее на равных и в экономике, и в политике. Концентрация и централизация капитала положили этому конец, превратив буржуазию в класс, по сути своей чуждый всякой реальной демократии внутри себя, крайне авторитарный внутри себя самого: при монополистическом капитализме хотя бы мало-мальски реальная буржуазная демократия возможна лишь как буржуазная демократия для пролетариата, а также мелкой буржуазии и прочих средних классов. Это парадокс, но это факт). 

2. Более типичной для монополистического капитализма, чем реальная буржуазная демократия в обеих вышеописанных формах, является чистая фикция выбора – именно она встречается в большинстве буржуазных государств в эпоху империализма. Редко бывает, чтобы отсутствие выбора вообще ничем не вуалировалось: даже в классических фашистских режимах первой половины ХХ в. внешние формы буржуазной демократии (законы, институты) хоть и опустошались вконец, но все же сохранялись (в связи с этим уместно вспомнить о многопартийности в Северной Корее и Китае – можно спорить о том, есть ли сейчас капитализм в Северной Корее, но сходство ее политического режима, так же как и китайского, с фашизмом очевидно). Но вот что важно: после второй мировой войны для такой фиктивной демократии становится все более типичным – и этот процесс вовсю продолжается, – не просто сохранение, но активное умножение пустых форм буржуазной демократии. Все реже случаи, когда такие, как Лукашенко, просто сохраняют бессодержательные институты, партии, законы; гораздо чаще встречается то, яркий пример чего являет путинский режим в России – пустые институты и законы активно множатся, сдерживание роста партий сменяется снятием ограничений на него. При этом новые пустопорожние образования не просто встраиваются в систему, но сам процесс их создания изначально и стопроцентно подконтролен центральной исполнительной власти, а вся «оппозиционная борьба» не просто является спектаклем, но очень эффективно режиссируется аппаратом этой власти. 

Это очень ярко видно на примере в России: скажем, в США новые политические симулякры тоже конструируются из центра, но старые институты и партии изначально все-таки были реальными, и лишь позднее превратились в симулякры, – а вот в России вся нынешняя политическая система в целом изначально была создана как симулякр. Даже те ее части (политические организации «социал-фашистов», или «красно-коричневых»), которые в сентябре-октябре 1993 г. дрались с оружием в руках против ельцинского режима, на поверку изначально не были реальными: Анпилов был столь же политически фиктивен, как поп Гапон, реально организовывали и вели в бой активистов «Трудовой России» Руцкой, Хасбулатов, Макашов как подчиненный Руцкого и Хасбулатова (а не как подчиненный ЦК КПРФ)... То есть даже тогда, когда «красно-коричневые» наиболее приблизились к тому, чтобы перестать быть симулякрами, они все же не смогли стать действительными – и очень легко и естественно превратились обратно в пустышки. Что они создавались как пустышки – видел сам, обретаясь в их среде в 1989-1994 гг. Эти симулякры опасны, вредны – но именно как симулякры, кремлевские игрушки, а не как самостоятельная сила. 

3. И в случаях, когда есть кой-какая реальная буржуазная демократия, и в случаях, когда налицо лишь чистая фикция выбора, действует та же самая тенденция: чем дольше существует монополистический капитализм, тем больше расплывается грань между буржуазно-демократическими и буржуазно-антидемократическими политическими режимами. Тем меньше можно говорить о них как о разных политических режимах. Тем чаще в одном и том же буржуазном государстве в один и тот же момент времени сочетаются и внешние демократические формы, и свертывание реальной буржуазной демократии либо недопущение ее появления. Тем чаще складываются условия для появления таких «республик без республиканцев», как сейчас в России – когда весь буржуазный политический спектр, от партии власти до «радикальной» оппозиции, состоит из откровенных антидемократов. Тем легче превратить политический режим из просто консервативного в совершенно аналогичный фашистскому по степени реакционности, почти ничего не меняя в его правовых формах и политически-организационных составляющих. Тем чаще реальная буржуазная демократия, если она есть, не просто совместима с усиливающимися фашистами, но представляет собой наилучшую почву для их роста и усиления (пример – Украина сегодня). 

Одним словом, чем дольше существует монополистический капитализм, тем в большей степени буржуазная демократия отрицает саму себя – и потому борьба за ее защиту, попытки союзов с буржуазными демократами ради «демократических революций» в лучшем случае уходят в песок, а в худшем случае укрепляют военно-полицейские и фашистские диктатуры (причем эти диктатуры все чаще и шире множат демократические симулякры...) Отсюда следует: добиваться буржуазной демократии можно, лишь борясь за разрушение буржуазной государственности с сегодня на завтра и за рождение изначально отмирающего пролетарского полугосударства, – и в процессе этой борьбы, пока она еще не завершена, как ее побочный, временный результат можно получить буржуазную демократию как уступку теряющих власть буржуев непрерывно напирающим пролетариям. 

Ограничивать программу-минимум защитой буржуазной демократии, идти на союзы с буржуазными демократами, – значит сбавлять напор. Значит, способствовать атомизации пролетариата как класса, подчиняя его буржуазным «демократам» (которые чем дальше, тем меньше реально остаются демократами даже в буржуазном смысле). Значит, усиливать основу тенденции к выхолащиванию буржуазной демократии: основой-то этой является именно атомизация эксплуатируемых масс – пролетариев и средних классов! Единственный способ рушить эту основу, – это выращивать классовую самоорганизацию пролетариата, независимую от всяких-разных буржуазных демократов, совершенно отдельную от них. 

Вот и получается такая диалектика: сохранять буржуазную демократию можно, лишь разрушая буржуазную государственность, – а значит, разрушая и буржуазную демократию; защищая же буржуазную демократию, мы обязательно утратим ее – и получим вполне антидемократическую диктатуру буржуазии как необходимый и закономерный результат нашей борьбы за демократию. 

4. Итак, сегодня уже нельзя говорить о буржуазно-демократических режимах, режимах военно-полицейской диктатуры и фашистских режимах применительно к большинству буржуазных государств: сегодня в последнем одновременно смешаны все эти три режима – разумеется, в разных пропорциях в разных государствах, и эти пропорции со временем меняются. И даже в меньшинстве буржуазных государств, где эти режимы существуют в более-менее чистом виде, их чистота все больше замутняется, к каждому из 3-х типов режимов примешиваются остальные 2 – в одних странах быстрее, в других медленнее, но сама тенденция повсеместна. Сегодня имеет смысл говорить о 3-х составляющих (демократической, военно-полицейской и фашистской) политического режима в любом буржуазном государстве при монополистическом капитализме – и разрабатывать техники подсчета долей этих составляющих, отслеживать динамику изменения этих долей, изучать движущие силы, задающие направление этой динамике. И делать из такого изучения стратегические, тактические и технические выводы для пролетарской классовой борьбы, для подготовки и осуществления коллективистской революции.